Это был тот самый поезд — длинный, лениво грохочущий, с запахом рельсов, чайных пакетиков и советского детства. Пахнущий несбывшимися надеждами. Я ехал в Крым. Не в отпуск, конечно. Сел в вагон и сразу понял: попал.
Сначала это были просто голоса. Множество голосов — высоких, звонких, истерически-счастливых. Потом они обрели форму: рюкзаки с пайетками, розовые чехлы, майки с надписью «Artek 2020» (или 19-й? я тогда плохо считал годы). Передо мной стоял целый выводок подростков — как цыплята, только агрессивные и с маникюром.
— Девочки, не шумим! — строго говорила сопровождающая.
— Это вот он шумит, — тут же настучала одна с косичками, кивнув на меня.
— Я вообще молчал, — сказал я неуверенно.
— Ну вот, теперь ещё и спорит, — хмыкнула вторая, делая вид, что пишет жалобу на айфоне.
К вечеру поезд превратился в нечто среднее между школой и интернатом: взрослые боятся, дети командуют, а туалеты — оплот хаоса. В вагоне их было два: один слева, другой справа. Как будто это что-то меняло.
Я пошёл туда, пока был шанс. Рассчитывал — начало пути, мало ли. Открыл дверь и сразу пожалел.
На полу валялась туалетная бумага. Мусорка — если её так можно назвать — выдыхалась бумажными остатками. Кто-то явно ел здесь. Кто-то, возможно, и жил до меня. Воздух — смесь дешёвой химии, пота и клубничного геля.
— Занято! — прокричал кто-то изнутри.
— Я знаю, — сказал я, словно это что-то объясняло.
Вернулся на место. Сосед по полке, мужик с лицом и судьбой из «Судьбы человека», только без войны, но с разводом, посмотрел на меня:
— Ты бы вечером не рисковал. Там одни эти… модницы. Утром по часу сидят, глаза мажут.
И правда. В шесть утра очередь в туалет извивалась по коридору, как змея из старого мультика. Впереди сидела одна — милая, лет пятнадцати, — делала стрелки. Полчаса. Вышла, надушившись так, что вагон содрогнулся.
— Следующая! — прозвучало сзади.
— Я вообще-то в душ хотела, — буркнула девочка лет десяти.
— Ну и дуй на море, там тебе и душ, — огрызнулась старшая.
Я стоял и наблюдал этот маленький бал тщеславия. Вагон гудел от их смеха, визгов и мелких трагедий. Одна потеряла наушник, другая — лак, третья — девственность, по интонации судя, хотя, возможно, речь шла о резинке.
На третий день я стал философом. Я сидел и думал: в аду, наверное, нет огня. Там просто вечная поездка Москва—Симферополь с вагоном школьниц, едущих в Артек. Там постоянно заняты туалеты. Там на каждом углу звучит «чё ты как батя?» Там туалетная бумага сражается за выживание. Там зеркало в туалете запотело не от пара, а от эго.
С утра я встретил ту самую с косичками.
— Вы всё ещё едете с нами? — спросила она.
— А ты думала, я эвакуировался вертолётом?
— Можно было бы. Вам тяжело с нами. Вы всё время смотрите, как будто… всё это не по-настоящему.
— Очень по-настоящему. Как кошмар во сне.
Она задумалась. Возможно, впервые за три дня.
— Просто нам никто не говорил, как себя вести. Мы дома… за нас всё делали родители.
— Понимаю. А теперь выросли и загаживаете пространство вокруг себя, как взрослые.
Мы помолчали. В туалете хлопнула дверь. Очередная фифа вышла с зеркалом в руках.
— Ну вы хотя бы пишете об этом? — спросила девочка.
— Уже. Но вряд ли тебе понравится.
Я вспоминаю этот поезд как символ. Символ наивности, эгоизма и будущего, которое по ошибке посадили в один вагон с прошлым. Иногда они переглядываются. Иногда ругаются. Но чаще делают вид, что не замечают друг друга.
